Москва и москвичи - Страница 73

Гореславский. Да зачем это говорить!

Секретарь. Что ж делать, ваше превосходительство! Ведь это говорит не язык, а сердце… Вы, может быть, не изволили заметить — у него слезы были на глазах.

Гореславский. Нет, не заметил! Мне совестно было на него смотреть.

Секретарь (помолчав несколько времени). Как же, ваше превосходительство, прикажете его внести в список?

Гореславский. Эх, Павел Васильевич, пристали вы ко мне!.. Да ведь это будет несправедливо!

Секретарь. На милость образца нет, ваше превосходительство. О нем же вас все просят…

Гореславский. Да, да! Ох, эти мне протекции!.. И Варвара Юрьевна, и княгиня Авдотья Кирилловна…

Секретарь. Оно же и кстати пришло: у него родился сын, уж так бы радость к радости… Да ведь вашему превосходительству надобно же что-нибудь ему на зубок положить.

Гореславский (развеселясъ). Да, конечно! Это будет получше червонца!.. Ну, так и быть!.. Но только на будущий год…

Секретарь. Не извольте беспокоиться, я сам напомню вашему превосходительству о Чистякове.

Гореславский. Ну, то-то же!.. Смотрите!.. Подайте мне бумагу: я подпишу и отмечу, к чему представляю Ползкова, а вы уж после внесите его в список. (Берет и подписывает бумагу.)

Роскошный кабинет большого барина. По стенам картины в великолепных рамах. В одном углу мраморная статуя Венеры Медицейской, в другом — «Умирающий Гладиатор». Вовсе не красивой формы, но в высочайшей степени комфортабельная кабинетная мебель, обитая рытым пунцовым бархатом. Мраморный камин с огромным зеркалом, перед которым стоят бронзовые великолепные часы рококо. Посреди круглого стеклянного балкона, или фонаря, заменяющего одно из окон кабинета, на гранитном пьедестале — группа похищения Сабинянок из прозрачного итальянского алебастра. В одном простенке туалетный столик а-ля помпадур с серебряным вызолоченным лавабо и со всеми своими прихотливыми затеями; в другом — довольно большой стол; на нем, в ящике за стеклом, коллекция золотых табакерок: круглых, овальных, четырехугольных, высоких, плоских, сундучками, брусочками, лодочками, с эмалью, резьбою, антиками и портретами. Пол устлан пестрыми пушистыми коврами. Посреди кабинета длинный стол, покрытый кипсеками, живописными путешествиями и портфелями с рисунками; подле самого стола, на тумбе из палисандра, в модной клетке сидит серый попугай. В кабинет — трое дверей: одни, против окон, ведут в приемную комнату; другие, по концам кабинета, соединяют его с огромной библиотекой и зимним садом, составленным из померанцевых, лимонных и лавровых деревьев. Перед столом на эластическом стуле с высокой спинкою, закутанный в атласный халат, сидит граф Андрей Никитич Куродавлев; он очень занят. Перед ним лежит большой лист пергамента, и его сиятельство, вооруженный широким ножом из слоновой кости, растирает на этом листе французский табак. Графу на взгляд лет за сорок; он человек дородный, высокого роста, весьма приятной наружности, с полными красными щеками; в глазах его заметна какая-то усталость и лень; впрочем, он весьма добросовестно занимается своим делом, и под его костяным ножом каждая крупинка табаку получает вполне свою окончательную отделку. Сквозь затворенные двери слышен в приемной комнате нешумный, но беспрерывный говор и от времени до времени раздаются шаги людей, которые весьма осторожно и тихо прохаживаются по комнате.

Граф (переминая щепоть табаку между двумя пальцами). Все еще слишком сыр… Что это у меня за привычка такая: всегда перемочу.

(Из приемной комнаты входит официант.)

Официант. Ваше сиятельство, надворный советник Фитюлькин.

Граф. А, знаю!.. Надоел! Скажи, чтоб извинил; я не могу сегодня принять — занят!.. Да кто там еще?

Официант. Человек десять, ваше сиятельство. Орловский помещик Дудкин…

Граф. Деревенский мой сосед? Зачем он таскается в Москву?… Ну, кто еще?…

Официант. Статский советник Черпопольский, отставной майор Брыкалов, по вашему приказанию какой-то француз с бородкою, подрядчик Дергунов, итальянец с картинами…

Граф. Хорошо, хорошо!.. Проси подождать. (Официант уходит. Граф продолжает еще несколько минут растирать табак; потом, наклонясь над листом пергамента, нюхает.) Кажется, табак хорош?… Крепок… сильный букет… Да, да!.. Этот меланж очень душист и приятен!.. Петербургский, от Иансена, недурен, но этот лучше!.. Признаюсь, я не ожидал, чтоб у Депре был такой хороший табак!.. (Насыпает в табакерку и нюхает.) Очень хорош!.. (Из-за дверей библиотеки выглядывает хорошенькое личико с черными бойкими глазами и розовыми щечками.) А, Груша! Что ты?… Войди! (Девушка лет восемнадцати, в белом платье и голубом шелковом фартуке, входит в кабинет и останавливается у дверей.) Ну, что, миленькая?

Груша. Графиня прислала вас спросить, поедете ли вы сегодня поутру со двора?

Граф. Что-о?

Груша (громче). Ее сиятельство графиня спрашивает вас, поедете ли вы сегодня поутру со двора?

Граф. Не слышу, мой друг, подойди поближе!

Груша. Что это, ваше сиятельство, разве вы глухи?

Граф. Видно, что так! Да подойди же поближе, душенька!

Груша. Не нужно-с!

Граф. О, плутовка!

Груша. Да полноте, ваше сиятельство! Вы извольте сказать, поедете ли вы или нет?

Граф. Ну, ну, не гневайся! Скажи, что поеду на Кузнецкий мост… Мне надобно кое-что купить… Да постой, Груша! Хочешь ли, я куплю тебе сережки?…

Груша. Покорнейше вас благодарю!.. Ох, вы!..

Граф (встает). Послушай! (Груша уходит.) Постой, постой!.. Разбойница!.. Настоящий чертенок!.. А хороша!.. Премиленькая рожица!.. (Подходит к попугаю.) Попинька! Что ты, мой друг?… Дай головку, попинька… дай головку!.. Попинька!.. Да что ж ты ничего не говоришь?… Кто пришел?